2020 год пройдёт под знаком великого русского писателя, лауреата Нобелевской премии по литературе
Это было в конце 80‑х годов прошлого века.
Мне позвонил писатель Виктор Потанин. «Может быть, тебя заинтересует одна история?» — спросил он. В его словах явно проскальзывала интрига. Как оказалось, Потанину, получившему российскую литературную премию имени Ивана Бунина, только что позвонила по телефону пожилая дама и сказала, что она имеет отношение к знаменитому русскому писателю. И даже намекнула на некую родственность с ним — в далёкие годы Иван Алексеевич крестил её.
Я вздрогнул: крёстная дочь лауреата Нобелевской премии живёт в Кургане!? Мне не верилось. Может быть, в меру своего преклонного возраста женщина что-то путает или просто… фантазирует.
«Нет, — сказал Потанин. — Я побывал у неё. Всё, о чём говорила женщина, похоже на правду. Я уговорил её дать тебе интервью. Она согласилась. Спеши…»
На пятом этаже ожидающего ремонт заводского общежития я стучу в дверь. Долго никто не откликается. Потом из-за двери слышится почти детский голос: кто, зачем? Вот так я оказался в небольшой чистой квартирке, где стояли стол, кровать, большой шкаф и старый чёрно-белый телевизор.
Нина Константиновна Турбина, так зовут мою героиню, похожа на постаревшую сказочную Дюймовочку: невысокого роста, в светлом платье с кружевным воротничком, сверху покрытым красным газовым шарфиком. У неё пушистые светлые до голубизны волосы и удивительные глаза. Они, кажется, излучают молодость.
На большом портрете, висящем над кроватью, запечатлена Нина в пору своей молодости и красоты. Я уже подумываю о том, что неплохо бы перефотографировать портрет. Пригодится!
Пьём чай, мило беседуем. Мне не терпится включить магнитофон. Всматриваюсь в её лицо, в руки. Неужели она когда-то знала Бунина?
«Я вам сейчас скажу, — наконец-то начинает свой рассказ Нина Константиновна. — Иван Алексеевич 1870 года рождения. А моя мама с 1876‑го. Они дружили семьями. Мама и Иван Алексеевич вместе росли в Ельце, жили в соседних наёмных квартирах и, несмотря на разницу в возрасте, крепко дружили. Но всё это было до меня. О той жизни я знаю немного. Потом наша семья некоторое время жила в Киеве, где в политехническом учился папа. Там же родился мой старший брат, а через четыре года — второй брат. Потом все вернулись в Елец. А уж там я появилась на свет через девять лет. Как мама говорила: девять лет Бог не давал детей…».
Воспоминания тревожат мою собеседницу. Чай остывает. Она подходит к шкафу, тянется к верхней полке, пытаясь достать фотоальбом. И чуть не падает.
— У меня так бывает. Кружится голова. Видимо, от старости.
Я обещаю сводить её к врачам на обследование.
— Хорошо бы, — Нина Константиновна с благодарностью смотрит на меня. И продолжает свой рассказ.
— Маленькой я была, думаю, красивым ребёнком, с кудрявыми чёрными волосами и большими синими глазами. Да вот я, полюбуйтесь!
Со старой потрескавшейся фотографии на меня смотрит ангелочек. Это время — самое счастливое в ее жизни. Рядом любимые родители, в доме всегда весело, улыбки и сплошные поцелуи. «Меня всегда любили», — с грустью в голосе сказала Нина Константиновна.
Каким ей вспоминается Бунин? Она делает паузу, как бы пытаясь ощутить те заветные мгновения, так отчетливо запечатленные в её памяти. Потом рассказывает. Рассказывает так, словно открывает пожелтевшую от времени страничку старой книги.
«Он только что пришёл к нам в гости. А мы как раз фотографировались. На высокой треноге стоял огромный фотоящик, которого я так боялась, потому что голова фотографа вместе с ящиком была закрыта плотной тёмной тканью. Мне было страшно. Вот тогда-то Бунин в каком-то необычайном восхищении от непосредственного ребенка его любимых друзей высказывает маме желание стать моим крёстным. Так и случилось. Иван Алексеевич не раз говорил маме Нины: «Моя крестница — самая красивая…»
Нина Константиновна молчит, смотрит на старый снимок, потом нежно прикасается к нему рукой. Продолжает рассказ.
— В Ельце мы снимали большой дом, и Бунин часто к нам приходил. Однажды вечером у нас гостили мамины приятельницы. Все знали: придёт Иван Алексеевич. Он пришёл, поздоровался, а со мной особо. Потом мне говорит: «Ниночка, что ты видишь за окном?». Я ему отвечаю: «Сумерки. И очень холодно…». А старший брат дополняет меня: «Ветер. И уже снег пролетает». Иван Алексеевич подошёл к окну и стал говорить о том, что он видит: и синее небо, и серый воздух, и ещё что-то — много‑много. Он всё говорил, а мы слушали. Помню, я сижу на маленькой скамеечке и со всей детской непосредственностью отвечаю ему: «Мне же со скамеечки ничего не видно». Потом вскакиваю, чтобы меня все видели, и всматриваюсь в сумерки. Вижу сарай для дров с большим замком, и больше ничего. Это было моё видение. А у Ивана Алексеевича — другое.
В тот же вечер вся компания, собравшаяся в доме Турбиных, долго рассматривала, как устроен граммофон. Ивана Алексеевича это тоже интересовало. А потом, когда все собрались за столом, он стал читать.
«Я нечётко это помню, только то, что о какой-то аллее. Читал выразительно, и мне очень понравилось. Я даже представила эту аллею — зелёную, через которую лучи солнца не пробивались. Отец держал меня на коленях. После чтения папа сказал мне: «Запомни, Ниночка, это очень большой писатель». Я запомнила его слова на всю жизнь», — говорит моя собеседница.
Иван Алексеевич называл маму Нины не Александрой Михайловной, как все, а просто Шура, Шурочка. А она его уважительно: Иван Алексеевич. Как-то он ей сказал: «Я должен уехать». Куда-то засобирался, в Африку, кажется.
«Он стал просить маму, чтобы я поехала вместе с ним. И что он будет ухаживать за мной, как за родной дочкой. Наймёт старого матроса, он будет укладывать меня спать, кормить. А мама — одно: «Ну что вы! Ниночка на другой день будет горько плакать и проситься домой. Нет-нет! Ей ещё рано путешествовать». Мне кажется, Иван Алексеевич был очень разочарован», — продолжает Нина Константиновна.
История такой невероятной привязанности к красивому ребёнку объяснялась просто.
«Я, кажется, от кого-то слышала такое: ещё до всех этих событий Иван Алексеевич привёз в Россию итальянку необычайной красоты. И как будто она умерла при родах. И ребёнок тоже. А я напоминала ему того неродившегося ребёнка. Всё может быть…»
Мы ещё долго беседовали. У магнитофона замигала лампочка — садились аккумуляторы. Я задал Нине Константиновне последний вопрос: неужели за всю свою долгую жизнь она так никому не рассказала о знакомстве с Буниным, о том, что он был её крёстным отцом?
«А кому это было нужно? Я не раз слышала, что он бросил Россию, уехал, кажется, во Францию, не захотел возвращаться на Родину. Знакомство с такими людьми тогда не поощрялось», — просто ответила моя героиня.
А как она оказалась в Кургане? Эта история одновременно проста и горька. Во время войны её вместе с дочкой эвакуировали из Украины в Зауралье. Жила в городе Щучье, работала на заводе. Дочка заболела и умерла. А Ниночка, Нина Константиновна Турбина, осталась одна-одинёшенька. Потом её позвали в Курган. Здесь она прожила много лет. Когда по курганскому радио услышала о том, что писателю Виктору Потанину первому в стране присудили литературную премию имени Ивана Алексеевича Бунина, вспомнила о многом: о милом детстве, о родителях и о крёстном отце — Нобелевском лауреате, который так любил её.
Конечно же, та встреча с Ниночкой, крестной дочерью Бунина, была так давно, на исходе 80‑х. Понимаю сердцем, что Нины Константиновны уже нет. И от того грущу. А вот память о той встрече согревает меня…
Теги: история, память, писатель бунин
Газета Курган и Курганцы Новости Кургана не пропустите важные новости
