22 ноября известному зауральскому писателю Вячеславу Веселову исполнилось бы 85 лет
История мировой и русской литературы знает немало примеров не законченной по разным причинам прозы.
С одной стороны, не хочется с первых строк утомлять читателя перечислением имен, а с другой — не могу удержаться, чтоб не назвать хотя бы с десяток незавершенных шедевров. Начну с Пушкина: «Египетские ночи» (и не только!), а дальше в том порядке, который подсказывает память: Диккенс, «Тайна Эдварда Друда»; Достоевский, «Романист»; Марк Твен, «Таинственный незнакомец»; Шиллер, «Духовидец»; Гоголь, «Мертвые души»; Лермонтов, «Вадим», «Штосс», «Княгиня Лиговская»; Лев Толстой, «Декабристы»; Горький, «Жизнь Клима Самгина»; Кафка, «Америка»; Набоков, «Лаура»; Булгаков, «Театральный роман»; Шолохов, «Они сражались за Родину»; Астафьев, «Прокляты и убиты». И это, конечно, не все. Не меряясь с великими, нынче как-то кстати пришлось и издание неоконченного романа нашего (курганского, уральского) прозаика Вячеслава Веселова «Университет». Не знаю, станет ли это событием для литературного Зауралья, но очень на это надеюсь.
Связанные дружбой, общими журналистскими и литературными делами, мы часто говорили и о наших планах, о замыслах. Но никогда я не слышал от самого Веселова об этом его романе. Впервые я узнал об «Университете» от жены писателя Елены уже после его кончины. Елена Анатольевна даже отправила рукопись романа в Питер, где заведующим отделом критики журнала «Звезда» был известный литературовед Андрей Арьев, один из университетских друзей Веселова. Но рукопись, отпечатанная на машинке, милостью нашей почты ни в 2003-м, ни в 2004 году так и не добралась до Петербурга и Андрея Арьева. А через несколько лет скончалась и Елена Анатольевна. Казалось, роман не только не окончен, но и утерян. К счастью, все оказалось не так. Сын Веселова Игорь в два приема — в 2012 и в 2014 году — сдал бумаги отца в областной архив общественно-политической документации. Вот оттуда мы с писателем Владимиром Филимоновым и достали еще одну машинописную копию «Университета». Стало ясно — надо издавать! Нас горячо поддержали директор областной библиотеки Наталья Катайцева, писатели Виктор Потанин и Алексей Захаров. Но прежде чем издавать, надо прочесть. Следуя этой логике, прочитал. Теперь можно и поговорить об «Университете».
Незаконченность романа напрямую проявляется в том, что текст обрывается после 18-й главы второй части (сколько их было бы еще?), а также в том, например, что «Университет» не несет в себе «романического» сюжета. Одни споры-разговоры о культуре и науке, о литературе и языке, о джазе, в конце концов. Впрочем, такой «поток сознания» — вещь вполне обычная для современной прозы. А вот язык романа, обилие подробностей (топографических, портретных, бытовых) придают тексту Веселова все признаки труднейшего из литературных жанров — романа.
Еще надо сказать об особом взгляде автора в прошлое. Ведь роман-то о прошлом, недаром к названию «Университет» добавлена строка «Хроника 60-х». По выражению Бродского, «элегический урбанист» Евгений Рейн (Веселов был знаком и с тем и другим) одно из своих стихотворений начал строкой: «Давным-давно, пятнадцать лет назад…». У Веселова эта элегическая дистанция еще короче. «Будь что было!» — вполне могло бы стать его девизом во время работы над романом, а вероятно, и позже, когда с годами пришло трезвое понимание как бы продолжения девиза: «Даже если дело было дрянь».
Прошлое для него не прошло. Как писатель он убеждает в этом нас и себя, а как человек не может не сознавать, что жизнь проходит. Отсюда — резкие пессимистические нотки в размышлениях в общем-то счастливого студента Игоря Артемьева, главного героя романа, в котором легко угадывается автор. Веселов (Артемьев?) пишет не о себе — он себя пишет. И, запечатлевая свое существование в ландшафте улиц, мостов, набережных, проспектов и знаковых зданий Ленинграда, осознает, что именно эта диспозиция по размеру его душе. Тут для автора двойная радость — от узнаваемости, точности воспроизведения персонажей, их диалогов, подробностей вчерашнего дня до понимания того, что описываемые им время и место действия больше нигде не сохранились. Только в его памяти, в его строчках. Свою миссию он видит именно в этом — личную ностальгию представить как мифологию общего порядка. Приметы ленинградского пространства становятся приметами времени — причем не столько исторического или социального, сколько лирического, экзистенциального, связанного с ощущением невозврата пленительной поры студенчества. Пленительной вопреки всему.
Артемьев — сквозной персонаж в творчестве Вячеслава Веселова. Он появляется в нескольких его рассказах, к примеру, в прекрасной новелле о нежных отношениях отца и сына «В Гавани, в далекой Гавани…». А в романе «Университет» Артемьев легко прочитывается как будущий писатель Веселов. Интересно, кстати, как писатели придумывают имена своим героям? Артемьев из «Университета» носит имя Игорь, которое, видимо, нравилось Веселову своим скандинавским звучанием. Вот и сына своего он назвал Игорем. Явно под влиянием отца, после его рассказов молодой человек, которому сейчас 35 лет, перебрался в конце концов на житье в Ленинград, ставший вновь Петербургом. Живет в той самой Гавани, работает на Балтийском заводе, это недалеко друг от друга.
Извините, что отвлекся на семейные дела. И повторимся: Игорь Артемьев — читай Веселов. Это легко угадывается. А вот кто такие Никита Брацевич, Женька Муратов, Аркадий Чесноков, Рита Осокина, Павел Фетисов, Андрей Бухров, доцент Кострубов, Кирилл Лунев, Костя Кадников, Стелла Миропольская. Вася Пегусов, Регина Врублевская (Любовь Артемьева) и другие персонажи? По некоторым деталям в подробных портретах своих однокашников, написанных Веселовым, можно еще предположить, что Кадников — это Сергей Довлатов. А остальные? Именно об этих «зашифрованных» Веселовым ребятах Валерий Попов в книжке о Довлатове в серии «ЖЗЛ» написал: «Дружеская компания высокомерных снобов, спевшаяся в стенах университета, была, наверное, одной из самых ярких в те годы — но совсем неоднородной. Долгое время в ней, несомненно, лидировал яркий, замечательно образованный, уже закаленный жизнью провинциал из Кургана — Слава Веселов. Он успел уже побывать летчиком-штурманом и привык «рулить», подавляя друзей эрудицией и силой характера. Другие друзья, вспоминая те годы, в один голос утверждали, что Веселов, еще не расставшийся с гимнастеркой, оказывал огромное влияние на Довлатова, изображая из себя супермена, которому положено подражать. Сергей на его фоне смотрелся робким и неумелым учеником. Впрочем, умение прикинуться в трудные минуты «валенком» и неумехой — гениальная находка Довлатова, главный его «сюжетный ход», который он и изобрел, может быть, под давлением того же Веселова».
Читателя «Университета» поразят (должны поразить!) не только образованность Артемьева-Веселова, но и глубина его размышлений на любую тему, вплоть до самой высокой — о Родине. Вот он едет на поезде домой, в Зауралье, и в тон пронзительному зачину «Поучения» Владимира Мономаха: «Зачем печалишься, душа моя? Зачем смущаешь меня?» смотрит на пролетающие за окном вагона пейзажи. «И вдруг Игорь подумал, что не знает России, ее средней полосы. Подумал с чувством открытия, хотя никакого открытия здесь не было: не он один. Сколько нас, русских, не видевших срединной России, что, собственно, было и некогда звалось Русью! Он перебирал свой недолгий опыт: детство в Сибири, армейская служба в Заполярье, а теперь большой каменный город, свет его былых ночей, близость моря, остзейский ветер, чухонские болота… Игорь подумал о своих сверстниках с таким же, как у него, опытом. Они повторяли «родина», «родные места», «дом», а потом говорили «Россия». Они хранили в душе образ земли, который никогда не видели. Все наше отсюда, думал он, наша память, история, язык. Я никогда не был здесь, на этих равнинах, среди этих холмов, но я чувствую себя на родине. Откуда внезапная нежность к этим неярким пейзажам, их власть надо мной?
Что-то очень русское было в этих картинах — мягкость, широта, напевность. Он видел их впервые, но с изумлением обнаруживал, что понимает их язык. Не рождаемся ли мы с этим пониманием?»
Однажды после подобного признания (которое, по-моему, невозможно сделать на трезвую голову, и мы выпили) я сказал Веселову: «Слава, ты святой!» На что он ответил: «Какой я святой, я пью, курю и матерюсь». Хотя, справедливости ради, надо сказать, что матерился он редко, почти никогда. Мы немного помолчали, и вдруг он добавил: «Когда-нибудь горсад, на кромке которого стояла наша 12-я школа, назовут моим именем». Прошли годы, горсад, как и прежде, цветет, правда, с другим именем. Но… Летом 2013 года городская Дума приняла решение об установке на доме № 75 по улице Горького, где жил Веселов, мемориальной доски, посвященной ему.
Давно в своих заметках о Кургане Веселов написал: «Мы с вами являемся свидетелями тревожных тенденций урбанизации: бесконтрольный рост городов, которые превращаются в безликую среду обитания, жилищные и транспортные проблемы, нехватка питьевой воды, утрата тепла и душевных контактов в огромных скоплениях людей. Литература — интеллектуальная совесть общества — бьет по этому поводу в колокол…» Это написано не сегодня и не вчера, а почти сорок лет назад! Решение городской Думы об установке мемориальной доски, посвященной В. В. Веселову, читается как отзыв на эти прозорливые строки.
Несмотря на все сказанное, мы понимаем, что, конечно, святых людей не бывает. Само собой, и герои «Университета», студенты шестидесятых, которыми автор романа явно восхищается, лаская их словом, — тоже не святые. Игорь Артемьев, развлекаясь как бы социологией, делит своих однокурсников на различные категории.
Во-первых, это были мальки — самые желторотые из первокурсников, вчерашние отличники в школе, люди исполнительные и аккуратные. Чистенькие девочки и мальчики сидели всегда в первых рядах и старательно строчили.
Были хрестоматийные студенты — весельчаки, спортсмены, активисты. Они с первых дней были своими в спортклубе, в университетском хоре, в профкоме. Они легко вошли в роль, приняли правила игры. «Шпора», «старик», «железно», «клевый», «стипа» — вот студент и готов.
Просто студенты. Эти приготовились бездельничать в течение ближайших пяти лет, которые потом они назовут «самыми счастливыми».
Презрительные студенты. Они судили обо всем с небрежной самоуверенностью. «А-а, — говорили они про писателя, которого читали все, — знаем. Литература могла бы прекрасно обойтись без него». Или говорили: «Поэзия хороша для тех, кому нечего сказать». Они узнавали друг друга по таинственной улыбке и чужих в свой мир не пускали. На непосвященных смотрели с высокомерием, говорили со скучающим видом или с досадой: «знаем, знаем, можно не продолжать…» Иногда этих людей считают разновидностью или подвидом ученых студентов, но это не так: ученые действительно с первого курса вгрызались в науку.
Были еще околостуденты: вроде бы в университете, а на самом деле рядом, около — литобъединение, джаз-клуб, диспуты и сборища на разных кафедрах. Образование они получили в факультетском коридоре и в маленьких кафе с экзотическими именами «Сайгон» и «Пном-Пень», где со страшной силой пили черный кофе.
Деление это, конечно, условное. К некоторым героям «Университета» можно приклеить сразу несколько определений из «социологии» Игоря Артемьева.
Ирония и самоирония — одна из основных черт романа «Университет». Иногда, правда, кажется, что большую часть текста составляют дневниковые записи Веселова. Но думаю, что в данном случае работают не записочки, а память и воображение писателя. Автор рассчитывает на нашу читательскую восприимчивость: «Ты к чуду чуткость приготовь…» (Пастернак). Эта восприимчивость — очень важная штука, она позволяет или не позволяет жить с писателем на одной волне. Вероятно, можно прочитать этот роман Веселова и без особой подготовки, но тогда от читателя ускользнет около семидесяти процентов заложенной в текст информации. А лучше все-таки быть и чувствующим, и образованным. Очень хочется, чтобы роман прочитали сегодняшние студенты, прежде всего — филологи. Уверен, многие из романа Вячеслава Веселова «Университет» узнают больше, чем из иных учебников.
Можно снова и снова возвращаться к тексту романа, к его героям и их диалогам, цитировать полюбившиеся страницы, но пора и честь знать, пора заканчивать. А заканчивать не хочется. Скажу честно: читал взахлеб, хочется продолжения споров-разговоров, общения с симпатичными мне героями книги. И вдруг — обрыв! Жаль…
Почему-то на ум приходит Пушкин с его словами: «Счастие есть лучший университет».
Фото из архива автора.
Теги: история, память, писатель
Газета Курган и Курганцы Новости Кургана не пропустите важные новости
