В мае 2005‑го, в год 60-летия Великой Победы, был опубликован очерк нашего постоянного автора, замечательного писателя-историка Бориса Карсонова. Сегодня мы возвращаемся к этой публикации

Их трое. Один из них бился с фашистами под Москвой. Второй, моряк-десантник, погиб при защите Ленинграда, а третий прикрыл собою нашу границу у полуострова Рыбачий, единственный участок границы, которую за всю войну немцам так и не удалось перейти.

…Я его знал давно. Да и кто не знал в те далекие годы, когда Александр Иванович Ребцовский был заведующим центральной сберкассой вначале на ул. Советской, а затем в новом здании по Комсомольской, где она существует и поныне как Сбербанк. Он строил эту сберкассу, здесь же, в этом доме, он получил свою первую и единственную в жизни благоустроенную квартиру.

Заведующий сберкассой с непокорной прядью волос.

Мне приходилось часто его фотографировать, и получалось так, что передняя прядь волос как бы случайно непременно падала ему на лоб строго в определенном месте.

Однажды теплым сентябрем мы сидели у него на даче за бутылкой вина и неспешно говорили о бренности мира. Именно тогда я и по-просил его раскрыть мне тайну загадки непокорной пряди волос.

— Да какая загадка! Дай руку.

Он положил ее на переднюю часть своей головы.

— Видишь, какая в черепе яма? А ощущаешь, как бьется пульс? Здесь у меня нет кости, только тонкая кожица. Одним словом, как-то неудобно это выставлять напоказ, стесняюсь…

И он рассказал мне один эпизод из жизни своей разведроты, который предшествовал его последнему ранению.

Задание

Февраль 1943 года. Калининский фронт. Боевые позиции

30-й армии 49-й отдельной лыжной бригады. Уже стемнело, когда в землянке командира отдельной разведроты Александра Ивановича Ребцовского появился посыльный комбата.

17 лет. Все впереди

— Товарищ лейтенант, к бате.

Землянка штаба батальона располагалась за лощиной, в густом ельнике. Еще издали он ощутил стелющийся низом горьковатый дымок «буржуйки». Вместо дверей — тяжелый двойной брезент. За столиком, сооруженном из снарядных ящиков и застеленном куском парашютного шелка, сидели трое: комбат, начальник оперативного отдела штаба бригады и сам комбриг. На столе карта, какие-то фотоснимки. Он хотел было доложить по всей форме, но комбриг махнул рукой и тихо сказал:

— Отставить! Седовай сюда, товарищ лейтенант. — И неожиданно улыбнулся.

Землянку освещал керосиновый фонарь «Летучая мышь», висевший на сучковатой стойке.

— Итак, — вновь заговорил комбриг, — что вы видите на этой карте, товарищ лейтенант?

Ребцовский вгляделся: «Ага, железная дорога, Нелидово, Оленино, слева Ржев, справа река Межа, за ними Сычевка, далее Белый, Ломоносово, Духовщина…»

— Товарищ комбриг, наверное, каждый на карте может увидеть то, что его прежде всего интересует.

— Так.

— Вот здесь, справа, белое пятно, должны быть позиции нашей бригады, ну а в глубине обороны немцев… Тут их дивизии из 9-й армии. Среди них есть части 3-й танковой армии.

— Хорошо, — комбриг взял лежавшие на столе оперативные фотоснимки, помеченные 13-ю часами.

— Работа наших летчиков, взгляните.

«Там Оленино, здесь Хлепень». Какая-то деревня. За ней почему-то особенно четко выделяются вроде как танковые капониры»…

— Товарищ комбриг, но раньше, насколько я помню, ничего этого здесь не было!

— Молодец, лейтенант! Перенесите их сразу с фотоснимков на эту вот карту. Вы возьмете ее с собой. Как видите, в полосе нашего возможного наступления немцы готовят нам какие-то сюрпризы. Наверняка организовали новые узлы сопротивления. Задача: разведгруппа в пять человек должна прочесать оборону противника. В бой не вступать. И вообще не шуметь, старайтесь себя не обнаружить. Старшим разведгруппы назначаетесь вы. Пятым с вами пойдет радист. У него позывные и график связи. Коридор подготовлен. На наше боевое охранение выйдете ровно в четыре ноль-ноль. Вопросы есть?

Вопросов не было. Тем более, что наполовину разведчикам этот маршрут известен. Ординарец комбрига поставил на стол поднос с кружками горячего кофе.

— Прошу, лейтенант, — сказал комбриг, указывая на кофе.

— Спасибо. Надо спешить отобрать и экипировать бойцов. Разрешите идти?

— Тогда счастливо! — комбриг встал и пожал Ребцовскому руку.

— Роту передашь командиру первого взвода, — сказал комбат. — Я сейчас к вам зайду.

Рейд

К 5 часам утра прошли боевые порядки немцев. Шли в маскхалатах, гуськом, по одной лыжне. Даже каски были закрыты белыми капюшонами. Со стороны казалось, что перед нами бестелесные духи, которые не скользят, а будто бесшумно плывут по зыбким волнам февральского наста. Стояла глубокая предутренняя тишина. Лишь изредка откуда-то налетал неустойчивый ветерок и начинал кружить мелкую поземку, заметая следы.

К шести вышли к лесному болоту. Ребцовский знал, что летом оно непроходимо. Даже и теперь под толщей снега дышала темная и опасная хлябь, готовая в любой момент поглотить в своей утробе не то что танк или самоходку, но даже «виллис» или походную кухню.

— Командир, насколько мы ушли от передовой? — спросил ефрейтор Ипат Столбов, старообрядец, сибирский охотник. Ребцовский ценил и уважал его за несуетность, основательность и надежность. В бою собран и находчив. Как говорят, с таким можно идти в разведку.

— Всего лишь на 15 километров. Мало. Ребята, окурки и спички не бросать. До рассвета идем вдоль лесных опушек. На проселочную дорогу не выходить. Днем — лесом. Не разговаривать.

Позади кое-где погромыхивало, как перед грозой. Однако к этому привыкли и не обращали внимания. Вдруг где-то совсем рядом раздались утробный гул мотора и лязг гусениц. Танк! Разведчики мгновенно распластались на снегу. Едва успели отползти к лесу, как за первым появился второй, за ним третий, четвертый… Шли с синими подфарниками. Всего прошло 11 машин Т-У («пантера»).

«Странно! Уходят с передовой?»

— Семен, когда сеанс?

— Через час, — ответил радист.

— Передашь: немцы с передовой отводят танки: 11 «пантер».

Ребята сообразили, что танки немцы выводят скрытно, глухими проселочными дорогами. Выходит, что их интересы с ними совпадают. А потому решили до рассвета идти не целиной, а рвануть по танковой дороге. Скорость сразу возросла в 2‑3 раза!

Мужичок с клячей и «потемкинская деревня»

После ночного рейда до обеда отдыхали в глубине леса в каком-то сарае для сена. Ближе к вечеру на глухой дороге заметили лошадку, запряженную в розвальни. В цейсовский бинокль, подарок комбата, Ребцовский разглядел возницу: мужик в шапке и нагольном желтом кожухе. В руках кнутовище. Это шанс! Разведчики растворились на опушке, будто их никогда тут и не было. Между прочим, все они были вооружены пистолетами-пулеметами (ППШ). Их преимущество — легки и компактны. Таежник Ипат их не признавал. Он предпочитал старушку винтовку-трехлинейку, из которой, как он говаривал, он бьет любого зверя, дабы не попортить шкурку, прямо в глаз. В этом числе и фашистского. Ему было поручено, не обнаруживая себя, подстраховать «дипломата», сержанта Прохора Костромина. Последний, разоблачившись, с суковатой палкой в руке вышел навстречу вознице в образе мирного пилигрима: в треухе, ватнике и старых стоптанных валенках. Сколько ныне шастает таких неприкаянных душ по местам ристалищ, надеясь зацепиться в уцелевших российских деревнях и селах.

Командир отдельной разведроты лейтенант Ребцовский

— Здорово, папаша!

Старичок маленький, тщедушненький, под стать своей кляче, сдернул с головы шапку, тряхнув редкой замусоренной бороденкой:

— Здоровьице вам!

— Я из Починок, у сродной сестры там был. Да недавно бомбежкой порушено все. Не век же в погребе отсиживаться.

— Так оно, так.

— Не знаете, может, кому помощь в деревне нужна али что?..

— Табачка не найдется? — не отвечая, спросил дед.

— Найдется.

Пока сержант доставал кисет, дедуля отметил на его валенках следы от лыжных креплений, да и ремень с медной бляхой командирский, а на шапке метка от звездочки осталась; опять же ногти на пальцах подстрижены. В деревне ныне не до ногтей.

— Хорош табачок! — сворачивая козью ножку, сказал дед.

— Бери, бери, отец, отведи душу. «Не самосад, казенный», — опять-таки отметил старик. Он достал огниво, выбил искру, прикурил.

— Говорят, за Вазухой деревня хорошо сохранилась? — спросил сержант.

Старик сладко затянулся, и Прохору даже показалось, что он улыбнулся.

— Ты думаешь, куда я еду?

— Куда?

— В омшаник. Раньше пчелиные ульи там зимою хранили, а теперь коровку запрятали. Я ей говорю: «Пеструшка, потерпи, милая, скоро супостат уйдет, уж тогда разгуляешься на воле». Бедная, все понимает, даже не мычит… А без нее не прожить!

— Уйдет ли?

— Так уходят же! По ночам тягачи, самоходки, танки, орудия на прицепах. Уходят! Ну, а деревенька за Вазухой, — после краткой паузы вновь заговорил старик, — картонная!

— Муляж?

— Ну да, немцы картон разрисовали… А настощее становище их ближе к Сычевке, десятью верстами восточнее.

— Спасибо тебе, отец! — Прохор достал кисет и всунул его в изработанные, скрюченные ревматизмом пальцы старика. — Может, еще увидимся.

— Да хранит тебя Господь, — сказал дед и перекрестил своего нежданного благодетеля. Они поняли друг друга.

«Нас обнаружили»

Ночью побывали в рисованой деревне. Старик был прав. А ближе к полуночи заметили движение тяжелой техники. Да, немцы уходят. Разведгруппа шла лесными опушками. Чем ближе подходили к линии фронта, тем больше всевозможных звуков жило в сумрачном предрассветном небе. Где-то что-то ухало, над горизонтом вспыхивали и гасли зловещие

зарницы. Откуда-то был отчетливо слышен шум работающего дизеля. Свернули в лес. Около часа шли по девственно чистой, никем не потревоженной снежной тропе. Было уже девять часов утра, когда наконец тропа вывела их на опушку, с которой открывался чарующий вид на совершенно пустынное и огромное снежное поле. В этих случаях говорят: «Видно как на ладони». Причем километра на два-три.

Ребятам подфартило, стояла оттепель. Расположились под огромной елью. И пока резали хлеб и вскрывали консервы, радист передал последние разведданные. А потом устроились под одной плащ-палаткой. Едва ребята приклонили друг к другу головы, как тут же отключились. На исходе второго часа, когда Ипат, стоявший на часах, уже совсем было собирался будить своего сменщика, его привлек тревожный стрекот сороки. Так они кричат, когда кто-то непрошеный вторгается в их владения неподалеку от гнезда. Ипат, приложив обе ладони ко рту, «прострекотал» ответ. И тут они будто взбесились — такой подняли галдеж! Ипат поднял Ребцовского.

— Командир, будите людей, возле нас кто-то есть. Я сейчас. И тут же исчез. Через минуту-другую вернулся. Приложив палец к губам, прошептал: «Немцы. Двое. Видно, что-то выжидают».

Разведчики бесшумно снялись с места, отмахали несколько километров по своей же лыжне, скрытой лощиной вышли к другому лесному массиву, пересекли его и вновь углубились в балку.

— Семен, — сказал Ребцовский, — немедленно передай в штаб: «Нас обнаружили». Все.

Миновав Осугу, разведчики вновь вышли на Вазуху, углубившись в густой лесной подрост.

— Командир, нас вызывают! — сказал радист.

— Перекур! — объявил Ребцовский.

Люди устали. Не снимая лыж, они молча распластались на снегу.

— Командир, сообщение: «Выявите в вашем секторе близлежащие цели»…

Разведчиков засекли. Возможно, немцы запеленговали работающую радиостанцию. А возможно, их вели еще с «сорочьего леса», когда поняли, что в расположении их девятой армии работает советская разведгруппа. У самой кромки леса наших ребят накрыл минометный залп.

«Колибри», я «Чайка»

В штабе заволновались. Разведгруппа молчит. «Колибри»! «Колибри»! Я «Чайка». «Колибри»! Вас вызывает «Чайка»!.. Вызов делали каждые 15 минут.

— Ребцовский опытный разведчик, — говорит его комбат особистам и оперативникам. — Еще когда он командовал развед-отделением, ему уже приходилось ходить по этому маршруту. Тогда он второй раз был ранен в ногу, но задание выполнил, и группа вернулась без потерь.

Коридор выхода разведгруппы взяли под наблюдение. Два часа спустя после того, как истекло контрольное время, в предрассветной мгле наши секреты отметили непонятное движение. Они!.. Впереди Ипат тянул на березовой волокуше какой-то тюк, запеленутый в плащ-палатку и привязанный веревкой к березке. Позади волокушу толкали лыжными палками сержант и радист. Оба раненые.

— Где остальные? — спросил встречавший комбат.

— Сушков убит, — ответил сержант, — а Ребцовский… — он кивнул на волокушу.

— Мертвый?

— Не знаю.

Они вели наблюдение с пригорка, когда их накрыл минометный залп. Радист спасся за счет вдребезги разбитой станции, которая была у него за спиной. Сушков убит сразу. Сержанту покалечило правое плечо. Ребцовский был оглушен, а взрывная волна его развернула и отбросила. Посекло и поломало осколками лыжи. Один Ипат лежал за широким пнем нетронутый. Перебрались в лес, и тут вдруг сержант как-то странно посмотрел на Ребцовского.

— Товарищ лейтенант, у вас в каске осколок!

— Так что ты смотришь, тащи!

Сержант и рванул. Слетела каска. Перевернулись земля и небо. Ребцовский рухнул. И тут все увидели, что у него чуть выше лобной части пробит череп. Сушкова похоронили у подножия старого осокоря, завернув в плащ-палатку и укрыв ветками. Ипат определил, что командир в коме. Потом в госпитале этот диагноз подтвердили. Ровно неделю его выводили из комы. В справке эвакогоспиталя № 1887 читаем, что она «выдана Ребцовскому А. И. по поводу слепого осколочного проникающего ранения лобной области справа. Состояние после трепанации — дефект лобной кости 3,5 х 3 см».

«Полярная звезда»

После госпиталя

Разведрейд, проведенный группой Ребцовского, — обычная, рядовая акция, «военные будни». Подчас и сами ее участники до конца не могут уяснить важность добытых ими разведданных. В этой связи хотел бы привести телеграмму Сталина маршалу Г. К. Жукову, посланную ему в ночь на 20 февраля 1943 года, в которой он сообщил, что наша разведка обнаружила отход противника со своих позиций. «… Есть опасность, что ему удастся отвести свои дивизии за реку Ловать и намеченная нами операция «Полярная звезда» можеть быть поставлена под угрозу срыва. Считаю абсолютно необходимым начать операцию Трофименко, Короткова и Хазина раньше установленного срока на три, четыре дня» (см. архив МО, Ф. 132а, оп. 2642, д. 34, лл. 45‑49).

Конечно, наивно полагать, что разведданные об отходе немцев Сталин получил лишь от группы Ребцовского. Главнокомандующему на стол ложились, как правило, аналитические, обобщающие данные на основе полученных сведений и из других разведгрупп. Однако несомненно одно, что разведчики лейтенанта Ребцовского внесли свою лепту в общую наступательную операцию Калининского фронта на Ржевско-Вяземском выступе, благодаря чему линия фронта отодвинулась еще на 130-160 км от Москвы.

Встреча

После госпиталя Ребцовского направляют в Чебаркуль в 24-й запасной стрелковый полк. Имея 5 дней отпуска, он по дороге в часть заехал к жене и дочке в Вологду. Почти три года он не был дома! Стоял чудесный августовский день. Чтобы растянуть время сладкого мига встречи, он неспешно шел по тротуару, читал старые, выгоревшие довоенные вывески: «Кинотеатр», «Ремонт керосинок», «Сыры и колбасы». Почта была открыта. А вот и родное ГОРФО, откуда его провожали в армию. Кто ныне здесь? Зайти? Так и подмывало ступить на это покосившееся крылечко. Решил, что завтра, завтра.

Покровская. Их домик с палисадником. Одним движением ноги он привычно толкнул калитку. Конура была пуста. На крыльце увидел девочку лет пяти в ярком клетчатом платьице. Она строго, осуждающе смотрела на вошедшего дяденьку с забинтованной головой. Он остановился и тоже смотрел на нее. Потом сделал один, другой шаг, схватил на руки: «Нелли, это я, твой папа!» Девочка порывисто высвободилась и сказала, что у нее есть папа, что он на работе и что мама на работе, и она тоже на работе. И только теперь он заметил на крыльце, на синем байковом одеяле карапуза.

— Это кто?

— Вовка, мой братик.

Ребцовский молча опустился на собачью конуру. Стало трудно дышать, как будто его снова накрыл минометный залп. Сколько он так сидел — не помнит. Потом встал, сбросил с плеч солдатский сидор, достал нарядную банку американской тушенки, подал Нелли и улыбнулся. «Ну, до свиданья». За калиткой обернулся. Нелли стояла на крыльце, прижимая к груди худенькими ручками нарядную банку. Ее детское личико исказило мучительное борение с ускользающими проблесками памяти… Нелли побежала к калитке. Высокий дяденька с забинтованной головой исчезал за уличным поворотом.

Лейтенант Ребцовский спешил на вокзал.

О братьях Александра Ивановича Ребцовского — Николае и Анатолии — рассказывает сын Николая, Альберт Николаевич Ребцовский.

Летописец рода

Братья Александр и Николай (справа) Ребцовские с женами — Александрой (слева) и Людмилой. В центре Валерий, сын курганской четы Ребцовских

Альберт (Алик) — наш однокашник. Вместе учились в Ленинградском университете. После выпуска в 1957 году в Кургане оказался целый десант с нашего факультета: Кирилл Зеленой, Юра Хлямков, Алик Ребцовский, ваш покорный слуга, а двумя годами ранее Александр Виноградов — основатель и первый редактор «Молодого ленинца», да еще жены двоих с нашего же курса: Эльвира Виноградова и Ирина Хлямкова — они были на радио и телевидении.

Вначале Алик преподавал словесность в 12-й школе, а затем работал в редакциях газет — «Строитель» и «Молодой ленинец». И в годы учебы, и в Кургане он занимался тяжелой атлетикой — штангой. И до сих пор ходит в спортзал на тренировки. Как-то понадобилось на 3-й этаж занести холодильник. Подцепил ремни на плечи — и холодильник в квартире. А жил он у дяди, Александра Ивановича, на Береговой.

Курган ему нравился своей патриархальностью и стариной. Любил, как некогда Коцебу, прогуливаться по берегу Тобола, до холодов купаться в реке. «Жизнь, к сожалению, сложилась так, что пришлось оставить Курган. До сих пор не уверен, что это было правильное решение», — скажет он позже.

Пожалуй, раньше многих других он понял, что ратный подвиг солдат отечественной надо успевать записать, пока они живы! И записывал не только отца своего, профессионального военного, но и его однополчан. Но этого ему было мало. Я поразился, узнав, что однажды летнею порой он из Нижнего Новгорода, где ныне живет, подался в Заполярье, в район полуострова Рыбачий, чтобы пройти по местам боев своего отца.

Сегодня мы помещаем несколько страничек из его записок.

На берегах моря Баренцева

«Кто владеет Рыбачьим и Средним, тот держит в своих руках Кольский залив, без которого Северный флот существовать не может».

Адмирал Головко.

Согласно директиве ставки вермахта, 150-тысячная армия «Норвегия», в состав которой входила специально подготовленная 3-я горно-егерская немецкая дивизия, должна была овладеть полуостровами Средний и Рыбачий, мурманской железной дорогой и самим Мурманском, блокировать базы Северного флота и, таким образом, лишить его возможности оказывать эффективную военную поддержку как расположенным здесь нашим гарнизонам, так и союзническим конвоям.

Если взглянем на карту Кольского полуострова, то мы увидим, что к материку, у самой оконечности финской и норвежской границ, прилепился некий лепесток — это полуостров Средний, а от него конфигурацией, похожей на медведя с поднятой мордой, отпочковался огромный полуостров Рыбачий. Именно на полуострове Средний и развернутся самые ожесточенные бои. Еще два слова для уточнения топографии. Параллельно Финской и Норвежской границе на несколько километров по Среднему тянется мрачный каменный хребет Муста-Тунтури (по-фински — Черная гора). Перед этим хребтом высота 122, а еще ближе к нашей стороне высота Безымянная…

Бой у Безымянной

Высота Безымянная. Камень, где находился КП Ребцовского

Войну лейтенант Николай Иванович Ребцовский встретил в отпуске, в райцентре Вохма, что на Вологодчине. В тот же день, простившись с женой и сыном, он отбыл в свое Заполярье. Кстати, в начале июля берлинское радио поспешило передать своим слушателям, что «горно-егерские дивизии генерала Дитла штурмом овладели полуостровами Рыбачий и Средний».

Черта с два! Впервые, несмотря на значительное превосходство в людях и вооружении, горные егеря, хваленые «герои Нарвика», получили в «стране варваров» по зубам. Но и наши батальоны ополовинились. Через час прибывший из отпуска лейтенант Ребцовский уже сидел в палатке командира батальона Лоханского, который, разложив карту, вводил его в курс дела:

— Ротных командиров и сержантов повыбило. Аваков и Бежеташвилли тяжело ранены, Сергиенко убит… Мне вот повезло…

Ребцовский пристально посмотрел на комбата: впервые заметил седые волосы на висках, резкие складки у рта, под глазами мешки. В тот раз Лоханский не стал рассказывать, в каком аду побывал его батальон. Пять часов длился бой! И только когда ринулись в рукопашную, егеря, побросав раненых, отступили на высоту 122.

— Командир полка Пашковский определил тебя командиром второй роты. Обрати внимание: ребята там необстрелянные…

Человек на войне распознается быстро. Уже после первого боя можно сказать, кто чего стоит. Командиры взводов — Лучкин, Лопарев, Сунцов. Все трое только что окончили Кировское военное училище, почти мальчишки. Иван Лучкин. Широкоплечий, кряжистый, с шеей борца и приветливым русским лицом. До училища он был каменотесом. Даже гимнастерка не могла скрыть бугры мускулов на его груди и плечах. Сунцов — невысокого роста, подвижный и ловкий. Часто казалось, что он одновременно находится в разных местах. Взвод у него интернациональный, но проблем с общением не было: он понимал всех, и его понимали с полуслова. Лопарев — худой, малоразговорчивый и удивительно выносливый. Все его движения точны и неторопливы. Запомнилась одна драматическая подробность: когда после боя он снял каску, все ахнули — волосы у него стали абсолютно белыми. «Седой лейтенант» — так его и звали в роте.

Когда под огнем противника вышли к Безымянной, рота Рябушкина уже потеряла половину людей. Рябушкин был ранен, и командование взял на себя младший лейтенант Петр Лысов. С Петей Ребцовский дружил с первых дней службы на Рыбачьем. Его семья, жена и двое детей, жила в Эйно. Он едва успел эвакуировать их в Мурманск. Для своего КП Ребцовский присмотрел валун метра три высотой. Связисты лопатками выгребли из-под него щебенку. Один человек, на худой конец, укрыться может. Но и в «норе» сидеть нельзя. Враг рядом: четко видны серо-зеленые фигуры. Поблизости обустраиваются два связиста и писарь Ефремов с планшетом.

Неприятный ноющий вой мин. К ним привыкли. Но мозг фиксирует: не твоя ли?! И она рванула. Ребцовский мгновенно оглох. В голове звон, из левого уха — кровь. Что с ребятами? Однако голову не повернуть. Что-то с шеей. Все-таки заметил: связист лежит на спине с обезображенным лицом. Из-под кровавых его лохмотьев дымятся обнаженные внутренности. У Ефремова оторвало голову. Второй связист в неестественной позе раскинул руки…

Неожиданно возник санинструктор Якунинский. Йод, марля, пинцет. Вытащил из шеи ротного небольшой осколок, наложил повязку, заставил проглотить какую-то таблетку. И вдруг уши отпустило! Мгновенно, каким-то непостижимым, звериным чутьем уловил Ребцовский иную мелодию боя. Взрывы, крики, стоны раненых. Егеря ударили по роте Лысова. Рядовой Нургалиев выскочил из укрытия. И в тот же миг приклад его винтовки разлетелся в щепки. Раненный в руки и лицо, он бросил ненужный ствол и побежал. Но пуля догнала его.

Замолчали пулеметы на фланге Лысова. А егеря прут, стреляя на ходу. Огонь губителен. Бойцы вжимаются в свои ячейки. Но в камень не зароешься, спасения нет. Что? Что такое? На флангах наши отходят. И как вспышка молнии: «Все! Сейчас и мои побегут!»

Высота 122. Амбразура пулемета-призрака

Позже наши историки так интерпретировали центральный эпизод этого боя: «Потерпев очередную неудачу, немцы 3 июля установили артиллерийские батареи непосредственно перед позицией 135‑го стрелкового полка, и при активном воздействии своей авиации вновь начали наступление. Ценой огромных потерь они потеснили

1-ю стрелковую роту 1‑го батальона, командир которой, младший лейтенант Лысов, убит в бою. Отдельные бойцы отошли в расположение 2-й роты. Чтобы остановить врага, командир 2-й стрелковой роты лейтенант Н. И. Ребцовский поднялся во весь рост и повелительным тоном скомандовал: «Ни шагу назад! Умрем, но не отступим!» Затем, выбрав момент, он повел роту в контратаку. Красноармейцы устремились за ним. Положение было восстановлено. Несмотря на контузию, Н. И. Ребцовский остался в строю и продолжал командовать ротой. За инициативу и находчивость, личную храбрость он был награжден орденом Красного Знамени».

В действительности же, если отбросить избитую риторику тех лет, некоторые моменты боя выглядели иначе… Мысль комроты работала четко: если побежим — расстреляют как куропаток. В спину. Только вперед! Рассчитав момент, лейтенант Ребцовский выскочил из-за своего камня. Он несколько раз выстрелил из пистолета.

— Рот-а-а! Вперед! Только вперед!

Он бежал по каменному плато, а перед ним, чуть ли не под ногами, от пуль егерей взрывались огненные фонтанчики. Неожиданный напор русских ошеломил немцев. Проще сказать, егеря в первые секунды растерялись и, бросая убитых и раненых, обратились в бегство, подставив свои спины под наши пулеметы… Ночью на Безымянную пришли свежие силы. Рота Ребцовского и Лысова получила приказ вернуться на рубеж батальона. Под прикрытием тумана небольшими группами спустились в лощину. Когда остатки роты построились и Ребцовский увидал своих людей всех сразу, спазм перехватил его горло. Из трех взводов не уцелело и половины…

Из истории Великой Отечественной войны: «В начале октября руководство вермахта прекратило попытки захватить Мурманск, полуостров Рыбачий и Кировскую железную дорогу, объясняя это тем, что после разгрома советских войск на московском направлении нетрудно будет добиться намеченной цели здесь». А в это время, как мы знаем, на московском направлении бился с фашистами младший из братьев Ребцовских — Александр.

И еще мы знаем: планам немцев осуществиться не суждено! Никогда!

Морские гладиаторы

Средний брат Ребцовских, Анатолий, решил продолжить традицию своего дяди, брата отца, комендора броненосца, кажется, «Ослябы», погибшего вместе с кораблем в Цусимском сражении. Анатолий служил на Балтийском флоте, на линкоре «Октябрьская революция». В трагические дни блокады Ленинграда орудия главных калибров были сняты с кораблей. Из них было создано несколько тяжелых береговых батарей, громивших немцев на подступах к легендарному городу.

Из экипажей кораблей по распоряжению маршала Г. К. Жукова было сформировано несколько морских десантов. Несмотря на отчаянную храбрость моряков, все десанты погибли. Почему? Прежде всего потому, что подготовлены были слишком поспешно и бросали их на врага, в несколько раз превосходящего своей мощью. По сути, это были смертники, морские гладиаторы, шедшие на верную гибель. По-видимому, Г. К. Жуков вынужденно пошел на столь жесткое решение. Немцы вот-вот должны были выйти со стороны Пулкова к Международному (Московскому) проспекту. Тогда же маршал снял несколько зенитных батарей, ослабив и без этого хилую противовоздушную оборону города, бросив их на танковый прорыв, где зенитки прямой наводкой били по «тиграм» и «пантерам».

Ныне под белыми скромными обелисками в окрестностях Санкт-Петербурга лежат в вечном упокоении наши морские гладиаторы. Лишь чайки, эти постоянные странники, с тревожным криком кружат над ними, не позволяя заснуть нашей израненной совести. На одном обелиске безымянный путник может прочесть: «Ребцовский Анатолий Иванович, пал смертью храбрых…».

Пир победителей

После госпиталя в 1943 году А. И. Ребцовский был назначен помощником начальника штаба в 24-й запасной стрелковый полк в г. Чебаркуль. Здесь суждено было встретить ему свою судьбу, работника артотдеда полка Александру Исаевну Полуянову. Фото 1948 года

Утро 27 декабря выдалось на Рыбачьем непогожее. (Утро по времени — кругом полярная ночь.) Как в аэродинамической трубе, тянет с Баренцева моря ледяной ветер. Потом пошел снег, закрутила поземка. Вторая рота готовилась к выходу на рубеж атаки. Взводные проверили состояние оружия, обмундирование, укладку питания и боезапаса на трое суток. Комроты, теперь уже старший лейтенант Ребцовский, обходит строй. Мало осталось тех, кто был с ним в июне на Безымянной.

Высоту 122 немцы загородили несколькими рядами колючей проволоки с сигнализацией, а подступы заминировали. Фашисты, видимо, что-то почувствовали. Пространство перед собою стали забрасывать минами и поливать свинцом. Стреляли наугад. Сводный батальон разворачивается в цепь. Напряжение растет. Ждут сигнала атаки. Наконец в сумеречном небе вспыхивают два ярких кроваво-красных цветка. А дальше все как во сне. По всей ширине атаки многоголосое ура-а-а, и тут же с трех сторон ударили пулеметы, автоматы, «закрякали» мины, с воем понеслись тяжелые снаряды гаубиц. Подножие 122-й, где траншеи гитлеровцев, запульсировало разрывами снарядов и вспышками выстрелов осажденных. Впрочем, никаких траншей там нет, лишь брустверы, выложенные из камня.

Немцы попытались контратаковать — поздно! Ребцовский бежит с политруком Михаилом Ивановичем Шаровым. След в след, чтобы не залететь на мины. За валуном, сбоку, на коленях с автоматом притаился фашист. Холодом окатило спину ротного — конец! Но почему не стреляет? Ребцовский всаживает в него пулю за пулей. Фу ты, черт! Это же покойник! До мертвого пространства 122-й несколько метров. Некоторые уже успели проскочить эти гибельные метры. А там, на вершине 122-й, заколдованный пулемет-призрак. Он капитально выверил и пристрелял все видимое перед собою пространство. Это он сорвал июньское наступление. Сейчас он молчит, боится посечь своих. Но вот наконец огненный пунктир вонзился в каленый грунт, убивая и калеча всех, кто попал под его смертельное жало. Рота залегла. Подполз Шаров.

— Что будем делать, командир?

— Видишь впереди камень? Когда начнет гаснуть ракета — рывок. Не упусти момент, иначе крышка.

Первым переметнулся к валуну Ребцовский. Из своего укрытия он наблюдал, как подбирается для броска белая фигура политрука.

— Миша, не торопись!

В голубом свете ракеты он видит, как метнулся к нему Шаров и как смертоносный пунктир с вершины сопки равнодушно перечеркнул его тело… Подъем все труднее. Пот заливает глаза. Холодея нутром, ротный видит, как неподалеку мягко воткнулась в снег длинная, как палка, немецкая граната. Взрыв! Цел! Только посекло мелкими осколками толстые валенки.

А над головой — рукопашная! Но что-то изменилось. Да ведь замолчал пулемет-призрак. Наконец-то, укатали мерзавца, заткнули эту трижды клятую амбразуру. Вот и все. Высота наша! По пологому склону немцы, не успев подобрать убитых, отошли к своему переднему краю. Ребцовский пробирается к доту. Решил сам посмотреть эту дьявольскую амбразуру. Зловещей черной дырой зияет отверстие для стрельбы. У входа — разбитый пулемет и труп егеря. Рядом — еще два.

Протиснувшись в узкий лаз, Ребцовский встретил здесь командира

3-й роты Печенева и еще двоих-троих. В блиндаже сухо. Развороченная амбразура заткнута каким-то тряпьем.

Голос снаружи: «Эй, братья славяне, принимайте!» В блиндаж просунули котелок со спиртом. Обычно Ребцовский был против спиртного в бою. Но сегодня бойцы заслужили. Пусть малость расслабятся, поостынут. Печенев пошарил по углам, проверил полочку над амбразурой, достает оттуда сверток, хрустит пергаментом. В нос ударяет восхитительный запах копченой говядины… А через трое суток последовала команда оставить высоту 122-ю. Возвести здесь укрытие невозможно, а резервов для развития успеха не было. Командование 14-й армией оценило проведение операции как удовлетворительное.

Еще летом попытка отряда добровольцев Калугина занять высоту 122 закончилась драматически. Половина была почти в упор расстреляна из пулемета, а остальные ранены. И в этот раз опять те же… грабли! Не понимаю, зачем же надо было гробить столько народу, если заведомо было известно, что создать здесь опорный пункт не было никакой возможности?!

Я стою перед мраморной доской, на которой сотни фамилий. Многие мне хорошо известны — это друзья и однополчане моего отца. Читаю, а в голове навязчивым рефреном бьются слова из песни Александра Вертинского:

Я не знаю, зачем
И кому это нужно,
Кто послал их на смерть
Недрожащей рукой…

К горлу подступает комок, и непрошеные слезы застилают глаза. Ведь на этой памятной доске могла быть фамилия и моего отца…

Тени Муста-Тунтури

Три дня в одиночестве я бродил по пустынному каменному плато в предгорье хребта Муста-Тунтури по следам боев моего отца и его однополчан. Сказать точнее, по их кровавым следам. Тени прошлого, как незримые духи, повсюду сопровождали меня, заставляя порою замирать сердце. Я нашел его валун, у которого он организовал КП своей роты, где был первый раз ранен и контужен, откуда под пулеметным огнем повел бойцов на штурм Безымянной высоты. Нашел знаменитую высоту 122 и блиндаж с амбразурой, откуда пулемет-призрак более полугода терроризировал защитников Муста-Тунтури. И повсюду, в щебне и камне, позеленевшие гильзы и рваные осколки снарядов и мин. И каски, пробитые пулями. Я видел КП командующего Северным флотом вице-адмирала А. Г. Головко (к этому времени 135-й стрелковый полк отца был реорганизован в 254-ю бригаду морской пехоты и передан Северному флоту).

Рассказ отца: «Здание штаба вырублено в сплошной скале. Туннель ведет в приемную. За бронированной дверью кабинет адмирала. На полу ковер, на стене большая карта. За большим столом, ярко освещенном электрической лампой, адмирал и член военного совета А. А. Николаев. Доложился по форме. Адмирал жестом предложил кресло.

— Как настроение? — спросил Головко.

С первых же его слов я понял, что адмиралу многое известно о моих семейных бедах. Он первый сообщил мне о смерти отца и о том, что под Ленинградом погиб брат Анатолий, а под Ржевом ранен брат Александр. И сказал несколько слов утешения:

— Что делать, сейчас у каждого свое горе.

— Благодарю вас, товарищ командующий. Только настроение мое не должно отражаться на подчиненных…

— Согласен с вами, капитан. Однако от настроения никуда не денешься…»

Головко информировал Ребцовского о назначении его на должность командира 614-й штрафной роты. В этой роте была тысяча человек!.. На тысячи километров, от Черного до Баренцева моря, протянулся фронт Великой Отечественной. И только на государственной границе в районе хребта Муста-Тунтури за все 1200-дневные ожесточенные бои защитники Заполярья не позволили элитным егерским дивизиям вермахта перейти нашу границу. 7 октября 1944 года Николаю Ивановичу Ребцовскому пришлось на полуострове Рыбачьем лично принимать сдавшихся в плен «героев Нарвика». На вершине хребта Муста-Тунтури вновь взвился наш красный победный флаг!

Все это я вспомнил, путешествуя по закуткам Рыбачьего и Среднего. День подходит к концу, скоро 9 вечера, а мне не хочется уходить. Впрочем, ночи не будет. Солнышко только приблизится к горизонту и опять начнет набирать высоту. Я лежу, раскинув руки, и гляжу в синее небо с редкими белыми облачками. На десятки километров ни души. Разве вот норвежская граница. Рассказывают, один норвежец из местных умудрился спилить советский деревянный пограничный столб «на сувенир». Приволок его в Осло, где и схлопотал 90 дней тюрьмы. А однажды границу нарушили куры. Незадачливые норвежские хохлатки угодили на солдатский стол. Однако пострадавшая сторона потребовала компенсацию. Инцидент был исчерпан после уплаты по 20 крон за каждую загубленную куриную душу.

Впрочем, отношения между нашими и норвежскими пограничниками самые товарищеские. Часто проводят соревнования в лыжных гонках, стрельбе по мишеням, подледной ловле рыб. А иногда в жарко натопленной комнате гоняют чаи, смотрят телевизор, «травят байки»…