О чем говорят осужденные с психологами и можно ли им помочь – в интервью с Ириной Шевченко
В колонии строгого режима №6 внедрили новый метод психологической работы с осужденными – смехотерапию (по-научному – гелотологию). Старший психолог психологической лаборатории Ирина Шевченко предупреждает: эта методика предполагает более глубокую работу с человеком, чем может показаться на первый взгляд, и она далеко не единственная, которую здесь применяют. Можно ли за колючей проволокой начать новую жизнь, и какая роль здесь отводится психологу – в нашем интервью.
— Ирина, что такое смехотерапия и почему вы решили внедрить этот метод?
— Гелотологию сначала применили наши коллеги из другого региона. Метод показался им результативным, и они поделились опытом с нами. Мы его изучили, посмотрели, какие существуют методики и как их можно применить с учетом нашей специфики, ведь работа с осужденными строится не так, как с обычными людьми.
Группу набрали из двенадцати человек состоящих на профилактическом учете как склонные к суициду и членовредительству. Но чтобы осужденные чувствовали себя легко и свободно, могли раскрываться друг перед другом, учитывали, конечно, и другие факторы — криминальный статус, возраст, интересы, уровень образования и образ мышления.
Методика предполагает не одно занятие, а целую сессию. Занятия направлены на диагностику проблемы и коррекцию поведения, а помогает в этом юмор и самоирония.
С осужденными смотрим хорошие советские комедии, ролики из КВН, проигрываем ситуации из жизни. Эта эмоциональная разрядка своего рода «ключ», который открывает доступ к самым глубинным чувствам и мыслям человека, позволяет «вытягивать» это наружу и разворачивать в нужное русло. В итоге все приходит к тому, что мы обсуждаем, что бы они хотели изменить, и дальше вместе работаем над проблемой.
— Почему у заключенного могут возникнуть мысли о суициде?
— Большинство осужденных, участвующих в тренинге, приговорены к длительным срокам. Это тяжело принять эмоционально и морально. И дело не только в том, что человек находится в изоляции. Многие здесь теряют близких, контакты с детьми, разводятся с женами…
К счастью, до суицидов у нас не доходило. Но факты умышленного нанесения себе увечий были, и они носили демонстративно-шантажный характер. Почему осужденные это делают? В большинстве случаев не для того, чтобы себя убить. Как правило, человеку просто хочется внимания. Может быть, нигде больше он и не получит столько внимания, как здесь. Дома у него ничего нет, а к тому моменту, когда он освободится, может, и дома самого уже не будет. Выйдет, на теплотрассе поспит, выпьет, украдет и снова в колонию… Часто так и происходит.
— О чем они с вами говорят, что их волнует?
— Большинство из тех, кто отбывает здесь наказание, имеют алкогольную или наркотическую зависимость. Это влечет деструктивное поведение со всеми вытекающими последствиями: выпил – украл, выпил – ударил.
Когда они говорят о том, что их волнует, чаще всего ориентируются на совершенное преступление: «Я не хочу больше пить, чтобы не воровать», или «Я не хочу больше употреблять наркотики, чтобы потом их не распространять». Почему в изоляции человек может обходиться без наркотиков, а, выходя на свободу, возвращается к привычному образу жизни? Потому что не может сказать «нет», когда ему снова предлагают. Мы проговариваем эти моменты, проигрываем эти ситуации. И в большинстве случаев достигаем результата – человек видит, что в жизни есть другие, нормальные человеческие ценности, например, семья.
— В колонии сидят рецидивисты. Вы верите, что этих людей можно изменить?
— Психолог не может изменить человека, и психология для этого не предназначена. Мы лишь даем возможность осознать содеянное, понять, что к этому привело и пересмотреть свой образ жизни.
Люди не рождаются преступниками. Человек никогда не убьет другого, если у него внутри все в порядке. Если он совершил преступление, значит, к этому были предпосылки. Поэтому для осужденных огромный плюс, что в колонии есть психологи, потому что «на свободе» не у каждого есть возможность получить психологическую помощь и решить свои проблемы.
— В чем вы видите свою задачу?
— На каждом этапе отбытия наказания у психолога своя задача.
Попадая в колонию, человек сталкивается с огромным стрессом, в таком состоянии ему тяжело адаптироваться. Поэтому сначала он находится в карантинном отделении. Задача психолога – помочь адаптироваться в новой жизненной ситуации и не допустить конфликтных ситуаций, аутоагрессивного поведения. Мы помогаем человеку принять тот факт, что определенный срок он будет жить здесь.
Для тех, кто осужден на длительный срок, разрабатываем психологическую программу индивидуального сопровождения. Если человек имеет какие-то деструктивные направленности, его ставят на профилактический учет.
Перед освобождением тоже проводится определенная работа. Не каждый, находясь в изоляции 10, 15, а то и 20 лет, сможет выйти и понять, как сходить в магазин, оплатить продукты и вообще жить дальше. Человек ведь быстро привыкает к среде, в которой находится – в колонии его кормят, одевают, обувают, присматривают, а на свободе придется заботиться о себе самому. Нужно будет устроиться на работу, где, возможно, в него будут тыкать пальцем, и с этим надо смириться. Мы заранее прорабатываем эти ситуации.
— Как становятся преступниками? Вы знаете много историй, есть у них что-то схожее?
— Каждый человек и совершенное им преступление настолько индивидуальны, что порой нам самим приходится долго обдумывать и анализировать, что их к этому привело. Потребуется не одна встреча, чтобы это понять.
Большинство из них воспитывались в неблагополучных семьях или детских домах. Будучи детьми, они не получали должного воспитания, любви, понимания. Отсутствие любви у ребенка – первое, что провоцирует деструктивное поведение. Он не знает, что такое любовь, но очень хочет ее получить, различными способами. Например, ребенок может посчитать, что любовь можно купить, а, значит, для этого нужно что-то украсть.
Конечно, влияет среда, которая их окружает. Будучи подростками, они попадают под криминальное влияние, и этот негативный опыт воспринимают очень ярко. Другого опыта у них просто нет – родители же не отдали этих детей в музыку или изобразительное искусство. Ребенок учится тому, что видит у себя дома, я так считаю.
— Никто бы не хотел повстречаться с такими людьми в жизни. Кажется, что у них нет чувств и переживаний. Они открываются для вас с человеческой стороны?
— Очень сложно работать с человеком, если ты не видишь в нем человека. Из позиции обвинения ничего не добьешься, а, значит, и не будет возможности ему помочь.
Поэтому, в первую очередь, я вижу не преступника, а человека, у которого есть проблема. Потом уже начинаешь узнавать, что произошло, почему и какие факторы к этому привели.
Это взрослые люди с огромным количеством эмоций и переживаний. То, что они отбывают здесь наказание в третий, пятый, десятый раз, не говорит о том, что у них атрофировались все чувства. Там буря эмоций. Многие осужденные, совершившие тяжкие преступления, — частые клиенты психологов именно потому, что тяжело это переживают и пытаются как-то с этим справиться.
Они сами к нам приходят, чтобы осознать, насколько ужасно и неправильно то, что они совершили. Как детей дома учат, что такое хорошо, а что такое плохо, так и здесь, просто методы другие.
— Вы их не боитесь?
— Нет.
— Помните вашего первого клиента?
— Да, это было, когда я училась в вузе. Нас с первого курса готовили к тому, что мы будем работать с заключенными. В начале второго курса я впервые попала в исправительное учреждение — следственный изолятор Рязанской области. Моим первым клиентом была женщина: во время очередной пьянки она вместе с мужем сожгла своих детей в печи – они им мешали. Я не знала этого, когда шла в СИЗО, и, конечно, это был шок. Тем более, я сама незадолго до этого стала мамой. В эмоциональном плане это была сложная работа, я сильно переживала. Но мы не должны показывать свои эмоции клиенту. На работе я специалист и мое личное отношение должно оставаться при мне. Я лишь могу прокомментировать поведение человека и возможные его вариации.
— Был ли в вашей практике человек, который запомнился особенно?
— Был, около года назад. Мужчина в возрасте примерно 45 лет, совершил сексуальные действия насильственного характера в отношении малолетней девочки. Неоднократно. При этом состоял в браке, у него был ребенок.
Это был сложный клиент. Когда я первый раз пришла к нему в карантинное отделение, он категорически отказывался со мной разговаривать. Понадобилось время и усилия, чтобы наладить контакт. Когда все-таки пошел на разговор, то начал отрицать все обвинения, говорить, что он этого не делал, что боится, и убеждать, что хочет покончить с собой.
Было тяжело вывести его из состояния стресса, но через какое-то время ситуация пришла в норму, он начал адаптироваться. А позже сам пришел на прием и сказал, что очень благодарен за проведенную с ним работу и что ему это, действительно, было нужно. В этом смысле он был одним из немногих. Я увидела человека, который трезво оценивал ситуацию спустя длительный период времени, который раскаивается в том, что сделал. Это значит, что все это время он обдумывал и анализировал произошедшее.
— Встречаете на улицах бывших заключенных? Как реагируете?
— Реагирую спокойно. Несколько дней назад зашла с ребенком в магазин. Выбрали велосипед и решили позвать консультанта, чтобы он помог оформить покупку. Консультант подошел, поздоровался и говорит: «А я вас знаю». Я смотрю и понимаю, что это за человек. Приятно было видеть, что он нашел возможность нормально жить и зарабатывать.
Меня не смущает, когда заходишь в автобус и видишь человека, который три дня назад был на приеме. Он сидит и желает тебе доброго утра. «Доброе утро», — отвечаю я.
— Вы работаете не только с преступниками, но и с сотрудниками. С какими психологическими трудностями сталкиваются они?
— Все начинается с момента принятия сотрудника на службу. Мы обследуем кандидата и составляем психологическое заключение о целесообразности принятия его на работу. Это заключение направляем в Центр психологической диагностики, где его снова тестируют и принимают окончательное решение.
Дальше работа с каждым сотрудником строится в зависимости от специфики его отдела.
Самая частая проблема — это профессиональное, эмоциональное выгорание. Например, в отделе охраны человек сталкивается с монотонной работой, каждый день выполняя одни и те же действия. Между тем, работа в учреждении требует творческого подхода, она должна быть интересной и иметь для человека какой-то смысл.
— Вы целенаправленно пошли в ведомственный вуз. Почему?
— Когда-то я хотела стать врачом, и в выпускных классах к этому серьезно готовилась. После школы можно было подать документы сразу в несколько вузов. Я подала в Омскую медицинскую академию и в Рязанскую Академию права и управления Федеральной службы исполнения наказаний. В Рязани нужно было пройти ряд обследований. Мы приехали туда, и когда я увидела огромное количество курсантов, молодых ребят в форме и погонах, поняла, что тоже этого хочу.
В каком-то смысле я осталась верной своей мечте, ведь и врач и психолог решают одну и ту же задачу — помогают людям. Направление работы одно, просто методы разные.
Фото предоставлено пресс-службой УФСИН России по Курганской области
Газета Курган и Курганцы Новости Кургана не пропустите важные новости
