Виталий Носков
Случайность или закономерность?
Книги, которые вдохновляют: Новиков-Прибой, «Цусима»
Послевоенный Курган – это чудо какая Центральная площадь – дипломная работа ленинградцев, несколько прямых улиц, закрытые церкви, работающие заводы и немало эвакуированных, что так и остались в Зауралье. Среди них легко затерялись ссыльные, на которых никто не показывал пальцем. Горе прошедшей войны и радость победы объединили всех.
Из тех, кто оказался в Кургане самой знаменитой семьей были Рановы. Хозяйка дома Елена Александровна еще до революции училась в Сорбонне на искусствоведческом факультете, на Монмартре ее однажды увидел Илья Эренбург и задумчиво сказал: «Боже! Как вы мне напоминаете русскую гимназистку». В Москве она общалась с Сергеем Есениным, Владимиром Маяковским, в нее был влюблен поэт Оскар Лещинский, трагически погибший в гражданскую. Голубоглазая, светлокосая, стройная девушка была предана искусству, литературе и умела распространять вокруг себя главные идеи своего характера.

В библиотеке имени Маяковского в Кургане весь остаток жизни она бесплатно читала лекции по истории живописи, и молодежь, многие из которой стали гуманитариями, обожала ее.

К Елене Александровне можно было запросто прийти домой, принести первые рассказы, рисунки, стихи. В доброжелательной взвешенной критике мог поучаствовать Александр Исаакович Ранов – в первые годы советской власти заместитель министра здравоохранения республики Таджикистан, потом политический ссыльный, а в Кургане – работник санэпидстанции. В сорокаградусный мороз я, шестнадцатилетний, провожал его на вечернюю лекцию в рабочее общежитие на улице Коли Мяготина. Потрясали верность слову старого доктора, пустынные, промерзшие улицы: ведь только несколько рабочих парней прослушали лекцию о первых годах советской эпидемслужбы…

Старший сын Рановых, подающий надежды шахматист, погиб в годы Великой Отечественной войны, младший стал выдающимся археологом и открыл самую высокогорную палеолитическую стоянку на Памире. Просветители Рановы обладали гигантским потенциалом нерастраченной любви к людям и всю ее отдали тем из курганской молодежи, кто фанатично стремился к знаниям. Для нас, рожденных после войны, Рановы были живой историей страны, ее искусства, литературы. Напрочь лишенные снобизма, высокомерия, остро чувствующие в чем молодая душа нуждается, они стали для нас эталоном скромности, простоты.

Однажды я принес Елене Александровне журналы «Огонек» 1916 года. С них началось мое погружение в Первую мировую войну. Два моих деда были ее участниками. Дедушка по отцу Носков Денис Павлович служил в Грозненском пехотном полку и получил ранение в легкое под Сарыкамышем в бою с турками в ноябре 1914 года, а дед по материнской линии Трубин Николай Николаевич воевал в 282-м Александрийском полку и был ранен разрывной пулей «дум-дум» в левую стопу. В полевом госпитале ногу хотели отнять, но пленный австрийский доктор пожалел молодого красавца и спас его от ампутации.

Поняв, что я, десятиклассник, живу этой священной памятью, Елена Александровна Ранова ушла в соседнюю комнату, где на книжных полках, как в библиотечном зале, хранились ее интеллектуальные ценности, и вернулась с объемной папкой в руках, сказав, что в знак уважения к моим воевавшим родственникам разрешает мне познакомиться с уникальными документами, которые хранятся в ее семье.

Отец Елены Александровны после революционных событий 1905 года покинул Россию и стал жить в Париже, где соседствовал с семьей Главного комендора эскадры Рожественского – полковника Федора Аркадьевича Берсенева, погибшего в Цусимском сражении на борту броненосца «Суворов».

Елена Александровна Ранова
В этой папке, торжественно сказала Е. А. Ранова, письма Федора Аркадьевича к жене Елене Константиновне с 1 октября 1904 года по 9 мая 1905 года. Он был убит осколком шимозы 14 мая 1905 года, а его письма приходили в Париж еще на протяжении года.
Увидев эти драгоценные свидетельства чужой элитарной жизни, вчитавшись в начальные строки, моя душа оказалась на гребне девятого вала смятения и восторга, что мне доверили соприкоснуться с тайнами давно поверженного дворянского офицерского мира.
Первое письмо, которое я прочитал, запомнилось больше других, как родное свидетельство нашего общепонятного, вневременного русского бытия.
«1 октября. 8 ½ утра.
Сейчас, Ленуша, собираемся уйти из Либавы…

Сначала предполагали это сделать завтра, а сию минуту перерешили, все это время стояла суматоха – грузы прибывали каждый час, и неизвестно, что, куда? Путаница была страшная. Третьего дня я сел на паровой катер в 6 часов вечера и слез с него вчера в час, урывая в промежутках время для сна и еды. Конечно устал, взял вечером горячую ванну и сегодня себя чувствую совсем именинником.

Рассчитывал даже съездить на берег, но вдруг!.. Вдруг у «Суворова» оказалась неисправной бочка, на которой он стоял на рейде вместо якоря, маленьким порывом ветра его снесло, и в результате неожиданное решение «немедленно уйти».

Спешу послать тебе последнее письмо из России. Телеграммой не могу уже уведомить.

Спасибо тебе, милый мой, за обе телеграммы. Я ухожу спокойным и уверенным. Будь здорова, голубчик. Не падай духом и не настраивай себя на миноры. Ужасно люблю тебя, милый мой, ненаглядный. Сам я глубоко верую, что и на этот раз все обернется в лучшую сторону. Крепко целую моих ребятишек. Поскорее выздоравливай и тогда переезжай в Норское – я ведь всегда мечтал, чтоб ребята пожили в деревне. Андрею купи настоящий овчинный полушубок, всем настоящие валенки. Пусть поживут поближе к людям и к природе. Ну, меня уже торопят.

Крепко целую тебя, мой хороший, ненаглядный. Глубоко благодарю тебя за каждую минуту нашей жизни, которая сливается для меня в одну светлую полосу. Всего хорошего тебе, родной мой, милый. Целую тебя и всех. До свидания. Пиши по такому адресу:

«Одесса. Торговый дом

М. Гинзбург» и больше ничего.

В конверт с таким адресом вложи письмо с настоящим адресом, т. е. «Суворов». Мне. Гинзбург вскроет и доставит куда следует.

Будь здорова. Крепко целую тебя, Верушу, Адюшу, Мушку и Степочку много раз».

Броненосец Орел, на котром служил баталер Новиков-Прибой
При отходе эскадры жена полковника Берсенева Елена Константиновна лежала в постели, тяжело больная, после тромбофлебита ноги. Детям, что оставались на берегу, было 8, 7 лет, 4 года и 1 ½ года.

Младший сын полковника, Степан, погиб во время блокады, старший, Андрей, погиб в ополчении, защищая свою родину Ленинград. Вера, старшая дочь, умерла в 1938 году. Тамара умерла в Москве 24 января 1962 года. За полгода до смерти она переслала подлинники писем Е. А. Рановой, которая впервые познакомилась с ними еще в Париже.

Елена Александровна позволила мне взять драгоценные документы домой на несколько дней. Я нес письма Бересенева с волнением и благодарностью, что Цусимский поход Императорского российского флота стал частью моей такой еще недолгой жизни.

Придя к себе, я снял с полки роман Алексея Силыча Новикова-Прибоя «Цусима» и в книге первой издательства «Правда» за 1963 год на стр. 107 прочитал:

«… Первый флагманский артиллерист, подполковник Берсенев, высокий и скелетоподобный мужчина, вполне отвечал в русских условиях, как специалист, современным требованиям знаний. Это был честный офицер и дело свое знал хорошо. Но на его указания, часто очень полезные, адмирал мало обращал внимания».

Русский флотский офицер-артиллерист, исследователь Дальнего Востока Ф. А. Берсенев родился в г. Мышкин 5 марта 1861 года. Окончил гимназию в Ярославле в 1879 году, техническое училище Морского ведомства в Кронштадте, получил чин прапорщика Корпуса морской артиллерии 31 мая 1882 года. Федор Аркадьевич служил на кононерских лодках «Морж», «Горностай», «Сивуч», на клипере «Абрек» участвовал в гидрографической экспедиции в Охотском море, летом 1885 года занимался картографированием Тихоокеанского побережья и устья Амура.

В 1812 году окончил Михайловскую артиллерийскую академию в Санкт-Петербурге по первому разряду. Командировался в английский город Шеффилд с целью наблюдения за изготовлением броневых плит для русских кораблей и их приемки. В американском г. Питтсбурге, на заводах Карнеги стал специалистом по теории и практике изготовления броневой стали. В дальнейшем Берсенев заведовал броневой мастерской Обуховского сталелитейного завода. В 1901 году Федор Аркадьевич назначен преподавателем Технического училища Морского ведомства в Кронштадте. Ходил на крейсере «Минин» в качестве флагманского артиллериста. В июле 1904 года Берсенев Ф. А. назначен главным комендором 2-й Тихоокеанской эскадры.

Берсенев Федор Аркадьевич
Флагман эскадренный броненосец Князь Суворов. 1902
Письма главного комендора 2-й эскадры Федора Аркадьевича Берсенева практически весь путь к Цусиме в подробностях, надолго лишили меня сна, расширили границы души, помогли осознать возможность сопричастности каждого к истории страны.

К этому времени роман А. С. Новикова-Прибоя был давно мной прочитан. Но изучая письма Федора Аркадьевича, я снова и снова обращался к книге. И становилось ясно, что передо мной не только художественное произведение, а строгий документ эпохи, мужественная правда о войне, осмысленная сострадательным историком и художником. Это потом я услышал из уст Леонида Леонова, что «писатель – следователь по особо важным делам Отечества». А тогда, старшеклассник, я лишь догадывался, что роман «Цусима» выдающаяся документально-художественное проза, глубинное, честное исследование, без которого повествование о войне могло выглядеть, как патетический, романтический бред.

С безжалостной строгостью в романе раскрыт образ адмирала Рожественского, поведение которого и ему подобных сделали революцию неизбежной. Книга «Цусима» это жесткое свидетельство участника похода и сотен других героев российского флота, сражавшихся на устарелых кораблях с суперсовременными японскими броненосцами.

А. С. Новиков-Прибой по-матросски резок в нелицеприятных характеристиках командиров кораблей, ведущих эскадру на смерть, обреченность которой была понятна экипажам с первых дней плаванья.

Роман «Цусима» был написан революционным матросом, и накал страстей, политического противоборства в первые десятилетия ХХ века был так высок, что в ту пору нельзя было требовать от автора более глубокой расшифровки офицерских характеров. Это мне повезло приникнуть во внутренний мир главного комендора эскадры Рожественского…

Подполковник Ф. А. Берсенев, ставший в походе полковником, раскрылся в письмах как великодушный, воспитанный офицер, нежный муж и заботливый отец, патриот эскадры, оберегающий семью от своих тревог и предчувствий.

Особенно взволновало, что среди письменных, пожелтевших от времени документов я обнаружил прекрасное по цвету перышко неведомой птицы, которая влетела в иллюминатор каюты Федора Аркадьевича и, оставив свидетельство визита, исчезла.

Представляю, как это сказочное перо «жар-птицы» порадовало детишек главного комендора и, может быть, тоска по отцу ненадолго притихла.

В книге второй романа, на стр. 52, я в который раз прочитал:
«…В рубке ранило старшего судового артиллериста лейтенанта Владимирского. Левый дальномер Барра и Струда был разбит. Его заменили правым. К нему стал, пытаясь измерить расстояние до неприятеля, длинный, скелетичный человек, флагманский артиллерист, полковник Берсенев, но тут же свалился мертвым». В романе «Цусима» много смертей…

А. С. Новиков-Прибой свободно чувствует себя, раскрывая матросский мир, в офицерскую же среду, враждебную ему, он закономерно проникает неглубоко. Зато как емко прописан им образ морского инженера Васильева, близкого баталеру Новикову по политическим взглядам.

Роман «Цусима» наполнен авторской болью за флот, за людей, отдающих службе лучшие годы жизни, здоровье. Поход через моря и океаны стал возможным благодаря неистовому труду тысяч флотских людей самоотверженных, выносливых богатырей, погибших в ходе боя, плененных японцами.
В подтексте романа гигантское ожидание перемен – революционных, оборонных, нравственных. Писатель Новиков-Прибой, безупречный знаток морского дела, матерый исследователь не выпустил из вида урон, который нанесла 2-ая Тихоокеанская эскадра японскому флоту. «Вот какие повреждения нанесли мы противнику, пишет Алексей Силыч. – Броненосец «Микаса», на котором держал свой флаг командующий эскадрой адмирал Того, получил более тридцати наших крупных снарядов. У него были пробиты трубы, палубы, повреждено много орудий и разбиты казематы. На нем насчитывалось убитыми и ранеными шесть офицеров, один кондуктор и сто шесть нижних чинов. Крейсер «Нанива» получил пробоину ниже ватерлинии и вышел из строя. Крейсер «Кассаги», которому снарядом пробило борт ниже ватерлинии, вынужден был, ввиду большой прибыли воды, уйти в залив Абурадани. Все эти три корабля, безусловно, были бы потоплены, если бы мы имели полноценные снаряды. Были серьезные попадания в броненосцы: «Сикисима», «Фудзи» и «Асахи». Пострадали в бою и крейсеры «Ниссин», «Кассуга», «Идзуми», «Адзума», «Якумо», «Асама», «Читосе», «Акаси», «Цусима». Авизо «Чихая» получил от нашего снаряда течь в угольной яме и удалился с поля сражения. Около двух десятков истребителей и миноносцев настолько были повреждены, что некоторые вышли из боя, а три из них были потоплены».

В четвертом по счету письме полковник Берсенев пишет:
«Не мне, правда, лично, а кому-то Наполеон сказал, что случай есть разность между нашим знанием и действительностью. Мне ужасно нравится эта мысль. Чем меньше у нас знания, тем больше хозяйничает нами случай. Мы же, оторванные от всего мира, волей-неволей должны довольствоваться одними случайностями»…

До сих пор не знаю, то, что в раннем возрасте мне открылись тайники души первого флагманского артиллериста эскадры, погибшего при Цусиме, – это радостная случайность или счастливая закономерность?

Интерес к дворянской России у моего поколения появился после торжественно отмеченного в стране 150-летия Бородинского сражения, когда популярные московские журналы дали цветные репродукции знаменитых батальных картин войны 1812 года, биографические очерки о полководцах, героях сражений. Закономерным было то, что многие из нас запоем прочитали «Войну и мир» Льва Толстого, родными стали Денис Давыдов и атаман Платов. Я до сих пор не изменил своей детской настольной книге «Пятьдесят лет в строю» графа А. А. Игнатьева. Потом была «Цусима»…

Трагедия океанского похода 2-й эскадры для меня, десятиклассника, стала незабываемой еще и потому, что курганский искусствовед Елена Александровна Ранова сделала меня сопричастным ее парижскому соседству с семьей Бресеневых, дворянская фамилия и судьба которой остались в истории.
Письма к жене полковника Федора Аркадьевича Берсенева, что пал смертью храбрых на броненосце «Суворов», хранятся теперь в архиве Пушкинского дома в Санкт-Петербурге и давно уже доступны каждому россиянину.
Остается горько пожалеть, что письма главного комендора с подробностями похода эскадры не оказались в свое время на письменном столе Алексея Силыча Новикова-Прибоя.
Именем Ф. А. Берсенева названы мыс и бухта на северо-западной оконечности Тугурского полуострова в Охотском море.


Пушкинский дом в Санкт-Петербурге